Мир тесен. Записки с Мертвого моря (2000, май)

31 мая 2000 года
Эйн Бокек, Мертвое море
Я начал плакать в машине, после того, как попрощался с Толиком, - мы уже давно не разлучались надолго, - водитель Яша бросил на меня пару испуганных взглядов, наверное, хотел убедиться, что это струйка пота стекает из-под темных очков. Мне было грустно с самого утра, после нового сна о маме, в котором ее оставили все, и я кого-то спрашивал, как она управляется одна, без ноги и без папы; кажется, я собирался на каникулы, и известие о том, что мама опять живая и не просит о помощи, а я, как всегда, не с ней, так расстроило меня, что мне не захотелось вступать в новый день - да еще для того, чтобы через час расстаться с Толиком на целых две недели.

За Беер-Шевой я перестал хлюпать, когда дорога превратилась в горный серпантин, среди выжженных солнцем декораций; мне неожиданно стало совсем легко, и природа показалась давно знакомой, и снова захотелось плакать, но уже другими – не солеными слезами. Здесь, в «Crown Plaza», плаксивое мое настроение достигло крайней точки в тот момент, когда я расчехлил компьютер и понял, что так же соскучился по нему, как и по всем, кого я обделяю своей любовью, кто всегда подтверждает мне свою преданность и вот уже столько лет спасает меня от одиночества.

Может быть, мне удастся отдохнуть, после счастливых гастролей в стране, которую мы все теперь принимаем как родную. Полякова тоже не рвалась сегодня уезжать, попыталась было хныкнуть при прощании, но увидав, что я больше ее расстроен, собралась с духом, и потом всякий раз приветливо махала мне, когда на шоссе их машина случайно поравнивалась с нашей.

В новом отеле все носятся со мной как с писаной торбой, сначала повезли к доктору Вениамину, который назначил мне процедуры, а затем милая девушка Ольга специально поехала в Арад, чтобы купить мне кроссовки для спортзала.

Только что позвонил Толик и сообщил, что они благополучно добрались до Москвы и до дома, и меня опять потянуло в слезы. Я совершенно расклеился, как барышня, которая не знает, отчего ей хорошо, но при этом так хочется плакать...

1 июня 2000 года
Эйн Бокек
В середине дня в номер внесли большое блюдо с фруктами – подарок от русского повара из ресторана. Телефон не молчит: местные службы в лице очаровательных и бойких девушек справляются о моем здоровье, звонят родственники, звонил Марик Лис, организатор наших гастролей в Израиле.

Завтра в шесть утра я уже буду на море. Захочу утонуть – и не утону. Буду плавать в бассейне, бездельничать, тупо глядеть на иорданский берег, на безжизненные горы, буду улыбаться нашим туристам и принимать комплименты от дам, отмеченных целлюлитом, а вечером вернусь к своему исповеднику – маленькому note-book, которому снова откроюсь лишь на чуть-чуть, понимая, что это единственный способ придать порнографии черты искусства.

Однажды в зоопарке Сан-Диего мы с Толиком видели чудесную гориллью семью, каждый член которой, несмотря на невольничьи условия, забавлялся в вольере в меру своих представлений о свободе: старшие комично искали паразитов в шерсти друг друга, младшие, как заправские акробаты, совершали немыслимые прыжки и разве что не крутили сальто-мортале, а свободные американцы, китайцы и японцы нимало не смущали их ни вспышками фотоаппаратов, ни наставленными на них видеокамерами. И вдруг от огромной рукотворной скалы отделилось гигантская горилла, похожая на голливудскую «куклу» - совершенный Кинг-Конг из «ужасника», сделала пару тяжелых шагов и замерла с взглядом, который даже не может присниться – у людей такого взгляда не бывает. Бабушка обезьяньего семейства вышла в дозор, проведать, все ли в порядке на ее территории? Люди оторопели, и над лужайкой повисла тяжелая тишина; вот такой должна была быть немая сцена в «Ревизоре» - разом прекратились все прыжки, и даже показалось, что они остановились в тех фазах, в каких застал их грозный выход главы горилльего клана. Минута прошла в оцепенении. Затем бабка снова слилась со скалой, а жизнь в вольере продолжилась, взрослые вернулись к поискам паразитов, а дети – к своим кульбитам, американцы, китайцы и японцы перевели дух и начали восторженно обсуждать увиденную картину, а Толик сей же час сформулировал закон природы, про который я часто забываю: в мире людей так же, как и в кругу младших приматов, нужно иногда отделяться от скалы, чтобы не пропустить первые признаки общественных беспорядков.

2 июня 2000 года
Эйн Бокек
Читаю Майкла Гранта «Историю древнего Израиля» и никак не могу уяснить, кто жил в Ханаане до прихода туда евреев. Что сталось с этими народами, догадаться не трудно, но кто они были?

Сегодня я рассказывал инструктору Роберту, как Норштейн в интервью назвал религиозную истерию в России «комсомольским набором в церковь». Фраза эта настолько точна по отношению к экспансии казенного православия на моей географической родине, что не может не понравиться, а между тем, как интересно без предвзятости изучать религию, не отрываясь от истории, узнавая, что и у преданий Ветхого завета были скромные предшественники, и убеждаясь в том, что хорошая светская литература, без сомнения, превосходит своей духовностью многие мессианские брошюрки.

Правда, в одной из них на законный вопрос рядового верующего, где находится жилище Бога, был дан ответ, который меня вполне устроил: «Разве Бог, создавший пространство, может находиться внутри него?» Воистину нет!

3 июня 2000 года
Эйн-Бокек
Столкнувшись в лифте со Златой Хазановой, мы обречены были позавтракать вместе. В прежние времена, я помню, она была отчаянная натуропатка; и в нынешние времена осталась верна своим испытанным взглядам: так же, как и я, нагрузила свою тарелку всякой зеленью, мы непринужденно посудачили, всуе даже не вспомнив о ее знаменитом муже. В «Русском Израильтянине» вышла неодобрительная статья о нем, с обидным заголовком – «Вверх по лестнице, идущей вниз». Мое интервью в «МК» с двумя колкими пассажами тоже вряд ли осталось незамеченным. Но такое уж это героическое семейство – Злата держалась очень дружественно, и после завтрака на всякий случай назвала номер комнаты, в которой она расположилась.

Мертвое море подсказало мне один способ приблизиться к нирване: случайно я оказался на спине и подложил под голову руки, расслабление неожиданно получилось таким полным, что я невольно закрыл глаза и целиком отдался воле волн – очнулся чуть не напротив другой гостиницы, но даже не вздумал испугаться. Мистическая защита ощущается везде, и недаром в этом богоизбранном месте усугубляется чувство веры. Мне кажется, что я, очарованный прелестными мифами, несмотря на противодействие Гранта, уеду отсюда уверовавшим иудеем, а там уже останется совсем немного – попросить Игоря отрезать крайнюю плоть, чтобы исполнить завет нашего милосердного Бога.

По-честному абзац о Злате следовало бы изъять: я только что снова встретился с ней и ее 75-летней теткой, живущей в Бельгии, которую она здесь, на лечении, опекает. Злата выплеснула на меня целый ушат теплоты и приязни, как это умеет делать только она, давая собеседнику почувствовать себя ее давним и закадычным другом. Но в общении с ней, моя неожиданная роль enfant terrible позволила выбрать единственно верный тон, чтобы не растаять от ее бесспорного обаяния. Мы опять пошутили и обменялись лестными для каждого из нас признаниями сохраненной молодости, и я, идучи из сауны, в халате, любезно был принужден сфотографироваться на память с ее и впрямь царственной теткой.

5июня 2000 года
Эйн Бокек.
И вот это чудо село в автомобиль, лениво крутануло руль и укатило к моим в Петах-Тикву. Дороги туда, без заторов, часа три.

Двадцать лет назад я его принял с рук на руки – в рижском аэропорту: веселого, теплого, такого славного. Потный мальчик, пахнущий молочком, не хныча, оценил меня, смело перебрался ко мне, улыбнулся так, как улыбается до сих пор, почти смыкая веки, и прижался к моей груди – в эту минуту я не услышал сердца.

Наш трудный ребенок – Рафаэль, мой племянник, вчера приехал ко мне в отель, и я продемонстрировал ему прелести обеспеченной жизни. Сначала мы вышли поужинать – к роскошному шведскому столу, где выбор блюд занимает времени больше, чем сама трапеза. Рафик, конечно, выбрал несколько пирожных, из-за чего я сразу вспомнил про нашу опасную наследственность.

- Чего ты боишься, меня в армии проверяли! У меня сахара нет!

Нет так нет! Зашли в Мертвое море, аки посуху. А кругом, по зазубренному ободочку чаши – синие горы, и огоньки иорданских деревень на одном полукружии, а на другом – радужная иллюминация гостиниц, и рябь воды можно перебирать по ребрышкам, по стрункам.... И в пустом бассейне, среди пальм, с таинственной подсветкой – лепота. И в сауне, и на моем балконе, за чашечкой чая, в вечерней темноте, под томную музыку из арабской кофейни на берегу, - блаженство, райская нега... и грустные глаза моего родного мальчика...

8 июня 2000 года
Все еще Эйн Бокек
Арабская кофейня всем тут дает жару. Полдня в нее никто носу не кажет, разве что я со своим фотоаппаратом украдкой пытаюсь «схватить» ее темные внутренности, да и то, кажется, без толку; солнце до обеда туда не смотрит, а на мою вспышку рассчитывать не приходится: ковры, топчаны, золоченые кальяны на фотокарточках никто не увидит. Зато ближе к ночи разрастается веселье: музыка оттуда льется завораживающая, но очень громкая, и барабанный ритм страшно назойливый. Местные арабы все песни поют хором. Это на самом деле удивительно. Я бы не смог повторить ни одной музыкальной строчки. Вчера посреди долгого песенного марафона вдруг зазвучала слегка «овосточенная» «Катюша», тоже под аккомпанемент барабана, и я сразу вспомнил, как в ночном Иерусалиме, в китайском ресторанчике, специально для нас поставили «Уральскую рябинушку» на китайском языке, в исполнении богатого китайского меццо-сопрано.

Подобному вавилонскому смешению именно здесь не пристало удивляться: во-первых, осваивать новую страну под видом иудеев приехали почти все желающие, во-вторых, царь Соломон тоже был полукровкой, а в-третьих, как это выяснилось из Гранта, сам черт ногу сломает, пытаясь набрести в местном интернационале на какие-то несомненные истоки.

Хуже когда в результате этнической диффузии страдают языки, и участь русской речи едва ли не всего ужаснее. В Австралии мне уже приходилось слышать смертельные словечки, – например, «однобедрумный флэт». В Бруклине с родным языком расправляются совсем без жалости - «ты драйваешь машину?». А в Израиле интеллигенция языком дорожит, и даже по нему скучает, но вот местечковая простота сейчас же перенимает мелодику ивритской речи, а русский синтаксис беззастенчиво упрощает: «Уход волос от перхоти» – так написано в прейскуранте клиники одного из прибрежных отелей.

Здесь мне удается читать столько, сколько не выпадало читать в детстве. «Опрокинутая купель» Б.Сарнова буквально пронзила меня главой о Катаеве. Я ведь тоже часто думаю, что быть состоятельным человеком почти всегда означает не стать состоявшимся художником, и многие примеры из книги, связанные с разными писателями, я рассматриваю как обидные укоры своему беспричинному сибаритству.

В знак протеста против собственного благополучия я второй день не появляюсь на пляже, и даже с прибывшими на Мертвое море Андрюшей Данилко и Газмановым болтал только по телефону.

Кстати Данилке, в 27 лет, уже обессмертившему себя непревзойденной Веркой Сердючкой, никакая сытость, я чувствую, не грозит. Видно, что его популярность живет отдельно от него, а он, не замечая ее, страдает совсем из-за другого.

10 июня 2000 года
Эйн Бокек
Наверное, мне, как и Гоголю, совсем не показано лечиться. Пока от лечения прока нет, и по разным признакам я догадываюсь об обострении. Но, на мое счастье, ко мне вернулись сны, такие же безжалостные, как мое нездоровье.

Сегодня, в ночь перед приездом Элькиного семейства, оно в полном сборе, вместе с Машей, анонсировало свое появление в моем обрывочном сне. Мне приходилось не раз просыпаться. Но сон продолжал развиваться вокруг общей для всех обрывков идеи, что мы с покойными родителями снова вместе. Во взрослой жизни так почти не бывало и, вследствие тоски об этом, мне часто грезился идиллический кворум, когда все члены семьи живы и все в сборе.

Сюжет можно пересказать с того места, где я в своем сновидении проснулся из-за мяуканья крохотного котенка. Он лежал на спине, возле огромной, как в моем отеле, кровати, и даже не мяукал, а зашелся в некрасивой гримасе, оттого что, подогнув под себя лапки, увяз коготками в шерсти и никак не мог высвободить их. Я хотел было помочь ему, но Маша меня остановила:

- Неверно. Коты сами должны выпутываться. Если ты поможешь ему сейчас, он по привычке всегда будет ждать от тебя помощи.

Дальше события стали развиваться в пользу животных: Рафик развел в доме целый зоопарк, из-за чего большая комната в юрмальском доме стала похожей на овин. В нем завелись упыри, достойные пера Кастанеды, и один из них, вроде летучей мыши, чуть на самом деле не разбудив меня, пролетел над моим ухом.

Маша была молодой, а Люба, жена Рафика, и моя мама оказались сведенными в одном виртуальном времени.

Помню, мне еще пришлось беспокоиться (но это, конечно, аллегория) о будущем общежитии двух котов: маленького, увязшего лапками в шерсти, и настоящего, нынешнего красавца-кота из Петах-Тиквы, который на время сна, на случай возможного противоборства, вдруг обернулся собачкой. Все домашние уверяли меня, что они, без сомнения, поладят между собой.

Вопрос, как обычно в моих снах о доме, заключался для меня в том, как станут жить все вместе после того, когда я уеду, как будто бы в реальной жизни все так неизбежно зависели от меня.

И диалог с Машей, перед самым моим пробуждением, я очень точно запомнил, но не в словах, а именно – в настроении. Она вроде бы успокаивала меня, но над всей нашей дуэтной сценой в напряжении навис огромный вопросительный знак, вечная еврейская неопределенность: может быть так, а может быть эдак, то есть, скорее всего, никак.

Последняя Машина фраза могла бы даже сойти за комическую, если бы не прозвучала в драматическом исполнении; все шло к тому, что семья была готова еще взять настоящую свинью, и эта новость меня откровенно озадачила.

- Кто будет возиться со свиньей? Ведь не станет же папа?

Маша задумалась на миг и, закрывая этот никчемный сон, сказала:

- Да, со свиньей не станет.

11 июня 2000 года
Эйн Бокек
Чтобы не сокрушить в дороге многочисленные подарки, я переложил их пожитками и книжками.

«Время разбрасывать камни, но время – собирать».

«Легкий иврит для Вас» – остался заложенным на пятой странице, английские учебники вздулись от сырости или надулись, оттого что я ни разу не раскрыл их. Майки, шорты, обувь и носки пригодились как прокладки между хрупкими гостинцами: бижутерии, баночек кремов и флакончиков соли для ванн. Освященные свечки для знакомых-христиан, пожалуй, безопаснее будет вывезти в сумке...

Сегодня, за день до отъезда, вдруг поникли розы, державшиеся две недели после последнего концерта в Ришоне. В каждом времени для меня случается своя маленькая осень: когда отцветают букеты и надо уезжать.

«На будущий год – в Иерусалиме» - слова молитвы, которые сейчас могли бы сойти за тост, но «Мартелли» в плоской бутылке так и остался непочатым, а значит, вместе со мною вернется в Москву, где - «суета сует и всяческая суета», где я «в поте лица своего» буду возделывать свой маркиз-де-сад, ибо сказано:

«Не допусти, Всевышний, чтобы зависели мы от благодеяний, от одолжений человеческих. Пусть дарует нам пропитание лишь рука Твоя...»

Снова поедем с Яшей через горы, сквозь душный зной величавой низины, и я буду напевать марш из «Аиды», а плакать, наверное, не стану: сам себя этой музыкой провожу, - как у нас на вокзалах всегда провожали меня, «вечного жида», бодрым «Прощанием славянки».

В самолете
Спросить, что ли, стюардессу, что у нас сейчас под крылом?

Первый раз работаю с компьютером в самолете.

Красивые, как мечты, предположения об обратной дороге, оказались перевыполненными. Во-первых, уехал я не с Яшей вдвоем, а в теплой компании Наташи Королевой и Николаева, которые успели-таки понежиться в моем отеле по рекомендации Кальянова. С последним мы посплетничали напоследок, между купаниями, о моем прежнем директоре, который после меня перебрался на работу к нему и даже не успел обворовать его, а уволился, вспугнутый Сашиной бдительностью.

Во-вторых, дорога назад показалась еще прекраснее. Пес Степан, мохнатая собственность нашей эстрадной пары, щенок неясной для меня породы, первым заснул под мои песни из Яшиной магнитолы. Дальше Морфеем был внезапно усыплен Игорек, - как раз на середине расхваленной им песни. И Наташа не долго уступала своей воспитанности – и сладко засопела, приткнув голову к мужниным коленям.

За два с половиной часа мы добрались до Бат-Яма, где меня встретили родственники, собравшиеся на Саррин юбилей. Приехала Татка из Нью-Джерси, Гера из Германии. Все понимали, что папа в этот день тоже мог бы оказаться именинником, и, наверное, это было бы потрясающим чудом: близнецы, отмечающие свои 90 лет. Но Богу захотелось распорядиться по-другому, мы с Элькой в машине, на пути домой, решили, что эти пять лет, будь он вместе с нами, вся наша дружная родня прожила бы иначе: куда с меньшими потерями на всех фронтах.

А под крылом самолета, сказал стюард, плещется безбрежное Черное море. Температура воздуха в Москве – плюс 23-25. Без осадков.

P.S. Ах, да!
Вы читали «Записки с Мертвого моря». Специально для пользователей Интернет.

Ефим Шифрин
www.shifrin.ru