-->
 
ЋЎг祭ЁҐ Ё ®Ўа §®ў ­ЁҐ ў €бЇ ­ЁЁ - ‚лб襥 ®Ўа §®ў ­ЁҐ Ё ЁбЇ ­бЄЁ© п§лЄ
 Навигация»
Справка
Погода в мире
(а-б)
Погода в мире
(з-к)
Погода в мире
(л-т)
Погода в мире
(у-я)
Курсы валют
Авиакомпании
Каталог турфирм
Каталог отелей
Каталог турсайтов
Информация
Архив статей
Фотогалерея
Видеоролики
Анекдоты
Истории
Страны
Турбизнес
Регистрация
Панель управления
Технологии
Законодательство
Компании
Страхование
Гостиницы
События
Транспорт
Рынки
Тенденции
Рекламные туры
О проекте
Партнеры
Друзья
Контакты


 NetTour.ru » Греция » Статьи » Дача под Афоном

Дача под Афоном


Посвящается Рокки «Каппа-9» Бальбоа

Дача? Детские воспоминания. Отъезд: суета с подушками, с шелестящими газетой «Правда» стопками тарелок, с кастрюлями, туго набитыми сгустками из необходимых в дачной жизни свитеров и шерстяных носков. Керогаз – помнит кто-нибудь это латунное чудище, сладко пахнущее керосином? Я – да. Крик водителя грузовика Сергеича: «Хозяйка, да поехали уже! У меня еще ездка сегодня!»

Приезд – привыкание. Распаковывание тарелок из мятых газетных листов. Сырость дачного дома. Водворение керогаза в красном углу кухоньки, благоухающей странно-уютным запахом негородской готовки. Первое купание в тинистой речке, когда со страхом сползаешь по скользкому берегу в холодную темную воду.

Потом – дачная жизнь. Зудение комаров. Вихляющие поездки на велосипеде «Родина» по тропинкам, перегороженным, словно «спящими полицейскими», бугристыми корнями отечественных сосен: о, как красна их кора и как чудесны свежие мутовки на ветках! Холод и волглое белье: нормальное русское лето. И поход в ближайшую деревню к молочнице бабе Зине. У нее две козы с продольными зрачками и с пушистыми сережками под горлом. Зовут их незамысловато – Катька и Машка. Еще в деревне живет местный философ и пьяница Анатолий. Когда он на воздусях возвращается домой с железнодорожной станции, его жена Анна Ивановна напускает на непутевого мыслителя петуха Кольку: тот ему прыгает на загривок и бешено клюет в плешивое темя. История про Сократа, как я потом понял. Температура в раю - сорок в тени
Дача, в общем. Рай, который я считал ушедшим. Но вдруг я его снова обрел, далеко от глинистой подмосковной речушки. Это дача моих греческих друзей, находящаяся в промежутке между вторым и третьим пальцами (если угодно, между второй и третьей ногами) полуострова Халкидики, недалеко от Айос Орос, то есть святой горы Афон. Помолитесь за меня, молчальники из афонских скитов, да развяжется у меня язык, чтобы смог рассказать о греческом дачном рае, но и запечатайте мне уста, не позвольте болтать лишнее.

На дачу надо ехать из города. В данном случае это Салоники. Там есть все, чтобы сбежать подальше. Шумные улицы, на которых много автомобилей и людей, университеты, музеи, памятники архитектуры, ночные клубы, христианские святыни, магазины, рестораны, мутное море, жуткая жара, назойливые политические новости, и вообще – там хорошо. Как обычно, как положено. Но уехать горожанину на дачу очень хочется.

Особенно когда из монастыря Влатадон, где находится Институт патрологических исследований, угнездившегося в Верхнем городе, возле византийских стен, над Эгнатийской дорогой, ведшей когда-то из Рима в Константинополь, начинают возбужденно орать павлины. Их крики разносятся над Салониками как призывы муэдзинов – над Царьградом. Когда приближаешься к ним – они оглушают не только криками, но и великолепием разворачиваемых с механическим треском хвостов. Зачем ортодоксальные богословы, погруженные в изучение наследия святых отцов Церкви, развели у себя многохвостое стадо этих великолепных уродов – Бог весть. Я предполагаю, чтобы напоминать себе о тщетности бытия. Чтобы помалкивать: ведь Салоники – это город, где учил величайший мастер отрицательной теологии, исихаст Св. Григорий Палама. А также (верю, поскольку бессмысленно) для увеселения детишек, прыгающих вокруг вольера и изображающих из самих себя павлинов.

Я не дитя и не монах, а павлины для меня – последнее напоминание о том, что пора спасаться на даче. Да и всякие мысли об уж больно эзотерической павликианской ереси, бытовавшей в Салониках, начинают роиться в голове. Мы запихиваем сумки в «Мерседес» водителя, господина Панайотиса, он торопит: «У меня сегодня еще одна ездка». И мчимся сперва по долине, потом по низким горам, следуя указателям «Уранополис» и «Святая Гора».

Каково ехать на дачу в сторону Небограда и Афона?

Панайотис тормозит машину в деревеньке, надо сделать еще покупки, чтобы не голодать на даче и не страдать абстиненцией. Но – три часа пополудни, вся Греция праведно спит, как она это делает со времен Солона до нынешних общеевропейских. Бакалейно-москательная лавка закрыта. Ни лимонов, ни зубной пасты, ни йогурта, ни хлеба, ни вина нам не полагается. И правильно, говорим мы себе. По грехам нашим. Но тут господин Панайотис, кириакос Всесвятой, забывает о следующей ездке и начинает бешено звонить в звонок, колотить кулаком в сонный железный занавес: как так? Гости на дачу едут, а вы, господа лавочники, изволите почивать на эллинских лаврах? И дверь отворяется, и заспанный юный грек продает нам и Colgate, и артосы, по-русски называемые хлебами, и йаурти, и краси, то есть вино, и американские детергенты, и туалетную бумагу, и лимоны, и полуторалитровую бутыль из—под «Кока-Колы», полную циппуро. О нем – ниже. Исихаст Св. Григорий Палама, уже посматривающий с Афона, меня убеждает помалкивать.

И вот мы здесь. На даче. В промежности пальценогого полуострова Халкидики. Под Солнцем и под Луной. Лежа на спине в море под жарким бездонным небом, молча наблюдаем в темноте, как от наших конечностей рассыпаются фосфоресцирующие звездочки. А в черной бесконечности – звезды, звезды и звезды. Вспомнить, что ли, об Иммануиле Канте и его фразе: «Что меня изумляет в мироздании? Нравственный закон внутри людей и звездный небосвод над ними». Глуповато? А вот и нет. Конечно, Кант слегка наврал. Исихасты его поправят. Мы же пока просто пытаемся купаться в воде, пропитанной звездами, и мы – на даче.

Мировое дерево
Дача? Уютнейший домик под черепичной крышей. Рядом – древнее, огромное дерево, дикая груша. Хозяева этот дом когда-то построили потому, что есть это великое дерево. Они угнездились под его сенью. В первую ночь, спасаясь от жары, я попытался спать под ним. Но оно – весь мир, населенный множеством живых существ. В темноте, под звездами, жалили комары и комарики, с ветвей сыпались муравьи разного цвета и роста, над головой зудела, жужжала и верещала всевозможная жизнь. Да еще и шакалы на холме завывали на манер хора античной трагедии. А когда из—за Святой Горы начало выкатываться солнце, подняли высокое бешенство цикады и кузнечики. В полусне я привык к благодатному, сухому звону и треску акрид – да—да, это те самые насекомые, которыми питались отцы-отшельники, – тут послышалось звяканье колокольцев. Я вскочил. Под ногами путалась и нутряным голосом истошно орала тощая щенная кошка, у которой, как у афонского монаха, изо рта торчали крылья и усы здоровенной акриды. А звякали жестяными колокольчиками овцы, пасшиеся на соседнем, недавно сжатом овсяном поле. Потом зарокотал трактор. Потом приехал какой-то комбайн.

Затем возле дома появилась стая свиней и начала, смачно хрюкая, пожирать груши-паданцы. Издалека мелодично заблеяли козы. Над головой воцарился раскаленный добела лазурный небосвод. И в долине разнесся душераздирающий вопль из мегафона: «Карпуссия!!! Карпуссия!!!». «Арбузы!!! Арбузы!!!». Это приехал со своей автолавкой зеленщик. И наступила исихия. И зашелестели под теплым ветром оливковые деревья.

Исихия, то есть спокойствие
Но зачем мы приехали на дачу? В том числе – чтобы купаться в море. До моря, по жаре, пригнувшись, перебежками, заслоняясь зонтом от ярого солнца, благодаря которому в перегретых головах древнегреческих мудрецов рождались великие идеи, – а там в воду. Плюх! И – никого на пляже. Никого! Это в июле-то? В Греции? Бедные, бедные курортники, переступающие друг через друга на пропахших потом, солнцезащитным кремом и суетными мыслями пляжах Крита, Миконоса и Корфуѕ А Святая Гора, то прячась в раскаленной дымке, то вздымаясь мощным конусом, молча говорит: «Не перегрейся. Не перекупайся. Не думай о преходящем. Не думай о том, о чем не думаешь». А я и не думаю. От жары и плеска волн я опровергаю распространенную идею о том, что слова и мысли как—то связаны. Я больше не уверен, что умею хоть как—то думать и говорить. Я – дачник-исихаст, бессмысленно разглядывающий свой пупок, в котором поселилось некоторое количество песчинок. Но все же прислушиваюсь к телепатическим мэсседжам афонских молчальников и бреду обратно, в цивилизацию, в словесность.

Словесные
Между морем и дачей на полпути – пансион «Белая башня». Его хозяин Илиас с утра сидит под навесом и пьет циппуро. Циппуро – это местный виноградный самогон, в который, чтобы отбить сивуху, добавляют много аниса. Иногда кажется, что весь мир пахнет циппуро. Илиас – бывший таксист из Салоник, комсомолец и коммунист, считающий, что все зло в мире – от американцев. Завидев бредущих с пляжа русских дачников, он поднимает стакан и оглашает окрестности криком: «Я сас! Калимера! Двадцат пат!». Не зайти под навес – невозможно. Зачислят в американцы. По мере того, как «двадцат пат» превращается в «патдедзят», а Эйкумена начинает благоухать циппуро, Илиас все более квалифицированно рассуждает о кинофильмах «Чапаев», «Отец солдата», «Андрей Рублев» и «Цвет граната». Потом запевает «Катюшу» и с хохотом возглашает: «Зито Ленин! Зито Сталин! Зито Коккино стратос!» То есть: «Да здравствует Ленин! Да здравствует Сталин! Да здравствует Красная армия!»

Точно так же монах-молчальник с Афона выходил на скалистый берег, в который бились волны, и, нарушая обет, хохотал: «Хаос! Хаос!» Любовь Илиаса к Красной армии не связана только с циппуро, хоть оно, безусловно, является важнейшим стабилизатором его сознания. Илиас – собиратель вещей, идей и людей. Он коллекционирует прохожих, он собирает предметы: под навесом у него «Музей македонской и халкидикийской материальной культуры». Здесь загадочные крестьянские орудия неолитической эпохи, сделанные лет пятьдесят назад, ржавые котлы, пластинки греческой поп-музыки 60-х годов, архаические домкраты и керогазы, фотографии усатых героев Гражданской греческой войны, проломленные мотоциклетные шлемы, олеография, изображающая эллинскую гусар-девицу, бравую капитаншу Бубулину, а также – почему-то гравюра с видом Вены времен императрицы Марии-Терезии. И глиняная печка, в которой Илиас по вдохновению обугливает шашлыки.

Куда до Илиаса его тезке, нашему знаменитому художнику Илье Кабакову с «тотальными инсталляциями». А почему? Потому что Илиас, ведомый страстью к словесному и вещественному хаосу, в красном углу своего музея повесил свой Декалог. Важнейшая из десяти заповедей от Илиаса гласит: «Люби людей, даже если они не люди». И собирает Илиас не только прохожих, склонных к говорению на языках, но и живых существ, словами не владеющих. По той причине, подозреваю, что они всего ближе к подвижникам со Святой Горы, тихо посвистывающим из своих обителей на слоняющихся по пляжу, полям и холмам болтливых мирян. Но о бессловесных – позже.

Кто словесные здесь, кроме дачников? Упомянутый уже зеленщик, приезжающий два раза в неделю не только с арбузами, но и с прочими необходимыми овощами и фруктами. Еще – два раза в неделю из рупора разносится «Псария!!! Псария!!!». «Рыба!!! Рыба!!!». Прибыл рыбник со свежими дарами моря. А каждое утро подкатывается голубой фургончик булочника, он же молочник, доставляющего дачникам артосы, пироги с сыром и шпинатом, сыр, молоко и йогурты. Ближайший магазин в десяти километрах, в деревне, на горе. Пешком не добредешь. Иногда кто—то да подвезет. Так что надо запасаться.

А в километре – две таверны и телефон-автомат. В одной таверне, которая «Дионисос», кормят предпочтительно отличной рыбой. В другой, «Элени», предлагают замечательные сувляки и кефтедес, то есть шашлыки и котлетки. И там, и там главный напиток – смолистое вино-рецина марки «Маламатина» ценой евро за поллитра. На этикетке нарисован пионер-двоечник, опрокидывающий в горло стакан. Из живота у него торчит заводной ключ. Что странно, после пяти поллитр «Маламатины» заворота кишок не происходит, зато начинает сильно болеть голова и кажется, что ты спутник Ясона, сидящий в просмоленном брюхе корабля, отправившегося на поиски совершенно тебе не нужного Золотого руна.

Зато в «Дионисосе» можно купить сигареты. Вы знаете, что такое дачник, оставшийся без сигарет? Он начинает скручивать сигары из листьев растущего по соседству эвкалипта.

Граница с небом на замке
А верстах в пятидесяти от дачи – Афон, Святая Гора. У ее подножия – Уранополис, Небоград. Небесного здесь мало. Возможно, было давно, когда тут, на землях, подаренных монахами, поселились беженцы из турецкой Каппадокии. Сейчас это душный многолюдный курорт: толпы, рестораны, магазины, «антикварные» лавки, набитые новодельными иконами и греческой рухлядью сомнительного свойства. Что же, дабы попасть на Святую Гору, надо сперва нагрешить и помучиться.

Я на Афон не попал, не пошел, не поплыл туда. Я не настолько православен, чтобы топтать одну из величайших православных святынь. А просто так заниматься туризмом – нет уж. Если всякие, руководимые праздным любопытством, попрутся на Святую Гору, то что от нее останется? И совершенно правильно делают жители этой страннейшей монашеской республики, что всяких туда не пускают. Прежде всего они ни под каким видом не пускают особей женского пола. У них там даже домашний скот только с яйцами. Ну, это их дело.

Святая Гора – не Греция. Это некое отдельное государство, никем, кроме Греции и самого Афона, кажется, не признанное. Чтобы оказаться там, надо объяснить резоны своего визита и получить визу. Могут и отказать. Такие случаи бывают с католиками, протестантами и прочими инославными и иноверными. Среди русских, которые по идее православные, отказников пока вроде не было.

В общем, на Афон я не пошел. Постоял возле границы.

Стена почти как в Берлине в былые времена, только пониже. Колючая проволока поверху. В джипе в обнимку с автоматом дремлет греческий пограничник. Висят плакаты, грозящие нарушителям границы Святой Горы всякими карами, вполне мирского, впрочем, характера. В стене – решетчатая ржавая калитка, запертая на навесной замок. При всем неправославии я почувствовал молчаливые слова, падающие с Афона. А еще лучше их, по-моему, чувствует пьяница Илиас и бессловесные твари, которым он, как Адам, нарекает имена.

Бессловесные
У овец с колокольчиками имен, возможно, нет. У них коллективный разум. Насчет свиней – не знаю. Я бы их назвал Медеей, Агамемноном, Демосфеном, Платоном и Псевдодионисием. У коз, наверно, есть. Думаю, похожие на имена их российских соплеменниц: что-нибудь вроде Марица да Йоргица. Зазвав на очередные «двадцат пат», Илиас продемонстрировал свое очередное приобретение, трогательную козочку по имени Летисия Каста. При ближайшем рассмотрении козочка оказалась козликом и была, с подачи русских дачников, перенаречена в Егорушку. Илиас кормил Егорушку молоком из соски и учил сидеть на стуле. Егорушка терпеливо сидел.

Имя тощей кошки, питавшейся акридами и пробудившей меня, было Дженнифер Лопес. Быстро сообразив, что от дачников будет какой-никакой толк, она в три ходки принесла котят: рыжую Галину Уланову, рыжую Сетру (названную почему-то в честь марки грузовиков) и пятнистого Пардалиса. Дачникам пришлось запасаться не только пищей для себя, но и кошачьими консервами. При Илиасе в «Белой башне» остались мрачноватый Сарафьянос Маврос – Черный Сарафан – и флегматичный бесхвостый сиамец Коломбо. Родился он без хвоста и наречен был, скорее, не в честь придурковатого американского детектива, а потому что «колобо» по-гречески значит «недоделанный». А кто из нас доделан полностью? Только колобки. Господи, спаси от доли колобка.

Раньше у Илиаса было три песика. Один в прошлом году пал смертью храбрых в бою со свирепыми бродячими собаками. Илиас завернул его останки в греческий флаг, похоронил на холме и трижды отсалютовал из охотничьего ружья. Остались Поко-Пико и Рокки, он же Каппа Эниа, то есть К-9.

Черно-белый Поко-Пико – собачка рассудительная и без лишних сантиментов. Похожая на тех, что изображены на картинах Гейнсборо. На дачные хлеба он пристроился, ужинать в «Дионисос» и в «Элени» ходил, но хранил подобающую джентльменскую дистанцию.

Не то Рокки, почему-то вдруг переименованный Илиасом в К-9. Это – трогательное, нежнейшее существо из породы тех, кого в православной церкви называют «святыми простецами». К дачникам он прилепился не ради земной пищи – он ее и не просил, а принимал как дар небесный, с трепетом. Привела его к нам вера в то, что мы – существа, наделенные некой благодатью. Как объяснить ему, что он обманывается? Он был неразлучен с нами. Он был нашим ангелом.

Каково было Рокки пересекать под палящим солнцем выжженное поле на коротеньких лапках, изнывая от жары в шубе, похожей на руно овцы? Но он бежал на три шага впереди, время от времени останавливаясь, чтобы выкусить надоедливую блоху или задрать лапку, отмечая свой путь. Он, вырыв глубокую ямку в песке, лишь бы добраться до хоть какой-то прохлады, изнывал на пляжном зное. И ведь воды-то он боялся страшно, как адского пламени, но, грустно насторожив уши, сидел у кромки прибоя, смотрел: не бросим ли мы его, не уплывем ли в неведомую даль? И слушал беззвучные слова с Афона, растворявшиеся в зыбком синем воздухе.

А когда за нами снова приехал кириакос Панайотис, перевозчик Летейский, и мы, погрузив скарб в его «Мерседес», покидали дачу, Рокки долго и безуспешно бежал на коротеньких лапках за нами, не веря, что мы покидаем его мир.

Грустно. Но мы не ангелы. Мы не можем вечно жить в раю, в обители Рокки, вестника-простеца, бессловесно рассказавшего о том, что рай может быть очень печален, иначе он – не рай, а куда страннее.

Где это место, между каких рек? Его исконные обитатели просили нас не разглашать географию. А то понаедут всякие, вытопчут его пажити, смутят его покой дурным шумом.

Так что ищите сами. Возможно, обрящете.

Никита Алексеев
№ 27 30.07.2002 "Иностранец"

 Реклама>
Rambler's Top100 Rambler's Top100 Рейтинг@Mail.ru

© 2002-2003 Компания aline.ru.
Все права защищены.
Веб-дизайн и продвижение сайта - aline.ru